Новости
Статьи
Из Москвы в Париж с лауреатами конкурса Чайковского
28.08.2018
Люка Дебарг. Фото Felix Broede/Sony Classical
Конкурс имени Чайковского является одним из тех конкурсов, одно только имя которых заставляет трепетать и от страха, и от восхищения одновременно.
Для пианистов, виолончелистов и скрипачей это то же, что и марафон Ультра Трейл (L’Ultra-Trail) на Монблане для полевых бегунов: легендарная поэтапная гонка, усеянная подводными камнями и ловушками, требующая исключительного таланта, подкреплённого несгибаемой внутренней силой и нечеловеческой выносливостью.
Если московским откровением XV Конкурса 2015 года вне всякого сомнения стал пришедший четвёртым и вызывающий с тех самых пор горячечный восторг у русских diévouchkis француз Люка Дебарг, то и другие музыканты, не менее интересные и многообещающие, также были вынесены на авансцену Конкурсом.
Сегодняшний вечерний концерт в Филармонии – это как раз возможность открыть для себя или вновь услышать четверых его лауреатов: виолончелиста Александра Рамма, а также пианистов Дмитрия Маслеева, Лукаса Генюшаса и Люку Дебарга.
У крепко сложенного Александра Рамма шевелюра, достойная Джима Моррисона: она прячет верхнюю часть его лица до самых глаз. Рамм убеждает нас, что молодость таланту не помеха.
Уже начиная с Прелюдии-Фантазии из Сюиты Кассадо мы обнаруживаем богатый, уверенный, одухотворённый звук, и достоинство это только подтвердится в Ноктюрне оп.19 №4 Чайковского – и если он не переливается через край и не бредит в приступах исступлённых судорог, то его сдержанность ни разу не выглядит чрезмерной, даже напротив – она отражает зрелость плода его собственной музыкальной воли, у которой хрупкая начинка.
В очень удачном Паганини он «угощает» нас своей правой рукой: обезоруживающая гибкость и выверенная до миллиметра точность, и точность эта, тонко украшенная, сдобрена текучестью, захватывающей дух в скользящих стаккато. Это работа высокого уровня.
Если до этого Дмитрий Маслеев немного прятался за виолончелью своего партнера Александра, то теперь он один на сцене с Сонатой-Воспоминанием ля минор ор.38 №1 Николая Метнера – сонатой, которая, конечно, представляет собой одно из лучших произведений композитора.
Ностальгия, выраженная с настоящей задушевностью, полнота и густота фортепианного письма – всё это требует от исполнителя, если он не хочет нарушить течение музыки, тщательно выстроенного равновесия звуковых планов.
Хрупкое туше Маслеева нигде не спотыкается о подводный камень тяжеловесности. Тем не менее, ему было трудно приспособиться к акустике объемного зала Филармонии, как следствие от него временами хотелось бы большей ясности, и иногда его игра казалась остающейся вокруг него самого.
Мотив Dies irae, подобно привидению, населяет Totentanz Листа – эту пляску смерти, задуманную в виде двойного цикла вариаций с кульминацией в той точке, где от технической сложности кружится голова и где к вам возвращается страх смерти.
Виртуозность пианиста в этом произведении сенсационная, его не пугает ничто: ни гроздья сатанинских октав, ни больное неистовство скоростных репетиций.
Что замечательного в этом пианисте – это легкость прикосновения в правой руке в самых сложных пассажах. Однако у этого есть и обратная сторона: заметный иногда недостаток тембра, краски.
Лукас Генюшас. Фото – Рина Полярная
С Лукасом Генюшасом парижская публика знакома лучше. Наделенный музыкальной индивидуальностью боевого характера, он представил нам этим вечером Вторую фортепианную сонату Сергея Прокофьева, исполненную замечательно.
Уже с первого Allegro били ключом звуковая ясность и удивительное богатство красок, с помощью которых он переносил нас в мир восхитительных, очаровывающих хроматических мелизмов и подголосков, не пренебрегая при этом ритмом, важным для этого произведения.
Вызывающие акценты и контрастные синкопы – Генюшас ничего не делает наполовину, он доходит до того, что чуть ли не привстает со своей банкетки, когда его охватывает неодолимый ритмический императив. Если Scherzo – это взрыв хрустящей моторики, то средний раздел великолепен в своем спокойствии и равномерности покачивания.
Andante, всё из звуковых слоев – а пианист знает, как подсветить их ровность – представляет собой картину опустошающей, безутешной скорби, в то время как финальное Vivace, завидно изобретательный провокатор, упивается выбросами своей собственной энергии.
Ну вот, наконец, и очередь Люки Дебарга выйти на сцену с произведением, которое ему подходит как нельзя лучше и которому он отчасти обязан своим успехом. «Ночной Гаспар» Равеля. Он дарит нам здесь пианизм высочайшего полёта.
Из мутной эфемерности трепетаний Ундины рождается та жемчужная мелодия-недотрога, которая уже собой одной отражает всё волшебство этого произведения. У Люки замечательное чувство мелодии, он заботится о ней, сопровождает её на всём пути.
«Виселица» вселяет тревогу в своей испытующе-наблюдательной неподвижности, и всё замечательно у золотых дел мастера-пианиста, когда он умело лепит звук и придаёт ему цвет, исследуя тайны, сокрытые в свойствах механизма двойной репетиции.
Появляется «Скарбо» – создание проказливое, лукавое, непредсказуемое, и Люка слушает его. В этой музыке, такой требовательной к исполнителю, вовлечённость пианиста впечатляет. Конвульсии, дьявольские судороги, навязчивое неистовство его игры служат чудесную службу атмосфере этой поэмы.
Сильвен Голиак (Sylvain Gaulhiac), bachtrack.com
Перевод: Наталия Прибылова и Марина Акимова