Новости
Статьи
Тамара Синявская: "Ностальгию по сцене я не испытываю"
28.08.2018
Тамара Синявская
В жюри IX Международного конкурса молодых оперных певцов Елены Образцовой, только что завершившегося в Петербурге, вошла оперная певица Тамара Синявская.
Обладательница редчайшего по красоте и силе меццо-сопрано мирового уровня, 40 лет посвятившая сцене Большого театра, в свое время она оказалась самым молодым лауреатом I премии на IV конкурсе Чайковского, в жюри которого сидела сама Мария Каллас.
Сегодня Тамара Ильинична продолжает свое творчество на педагогическом поле будучи заведующей кафедрой вокального искусства в РАТИ-ГИТИС.
В эксклюзивном интервью “РГ” певица после нескольких лет молчания рассказала о том, в чем заключался феномен уникального голоса Муслима Магомаева, ностальгирует ли она по прошлому и почему изредка все же заглядывает в Большой театр.
— Что вы скажете об уровне молодых певцов на конкурсе Елены Образцовой?
— Уровень конкурса хороший, о чем я могу судить с высоты своего уже педагогического опыта. Не обошлось, конечно, без совсем беспомощных участников, “случайно зашедших” сюда.
Но были и певцы, которых я понимала, когда они выходили на сцену. Единственное, что практически всем не хватало внутреннего света. Кто-то попытался “включать душу”, но пока для этого не доставало техники. Это все было и видно, и слышно.
Я очень рада, что побывала на конкурсе, который принес мне много эмоций-воспоминаний. Своих коллег, Елену и Маквалу, с которыми “жюрила” конкурс, я люблю, как поется в песне Муслима, “по памяти”. Они остались для меня такими же молодыми, какими я увидела их впервые в театре и время над ними не властно, потому что душа у них прежняя.
— Ваш голос до сих пор находится в великолепной форме, о чем можно было узнать, благодаря циклу передач “Мастер-класс” на телеканале “Культура”. Но вы нигде не выступаете. Почему?
— У меня нет на это сил, нет сердцебиения в этом направлении. А просто выйти и трудиться – это не мой случай. На сцене живут, любят, страдают, умирают… Если голос позовет – я приду. Сердцебиение появляется у меня, когда занимаюсь со студентами – тогда я забываю о том, что со мной произошло, включаясь в педагогический процесс, который на сегодняшний день главный.
Иногда так случается, что мои студентки (я не беру в свой класс мужчин, на что у меня есть свои причины) на уроках вдруг садятся в кружок и начинают слушать, когда я, увлекаясь, показываю им не словом, а делом, как лучше спеть, после чего они начинают аплодировать.
“Девочки, вы что, на концерт пришли?” – говорю я им. Единственным моим учеником был Владимир Магомадов. Я тогда была еще неопытной в педагогическом деле, поэтому когда мне предложили ученика, я, испугавшись, согласилась, потому что он пел один в один моим голосом. Он – меццо-сопрановый контратенор.
Этого юношу слышал и Муслим, даже аккомпанировал ему у нас дома, когда мог себе это позволить и как музыкант дал много полезных советов. Владимир Магомадов спел Ратмира в новой постановке “Руслана и Людмилы” в Большом театре.
— У вас русская вокальная школа?
— Не могу так сказать. У всех педагогов, с которыми я занималась в Москве, была школа итальянская. У меня душа русская, а школа – итальянская, что подтвердили годы обучения в Ла Скала, куда я ездила на стажировку, где мне сказали, что у меня прекрасная итальянская школа и предложили заниматься итальянской музыкой.
Чем я там и занималась – учила партии итальянского репертуара, чего в Москве не вкусила, поскольку пела в основном русский репертуар, но итальянские персонажи тоже стали появляться в моем репертуаре.
— Ностальгию по сцене испытываете?
— Н-нет… Но каждый день я позволяю себе распеваться дома по утрам. Мои соседи к этому привыкли и, думаю, что когда меня нет на месте, даже скучают. А занимаюсь я для того, чтобы быть в форме перед студентами.
— С вашим изумительно красивым, абсолютно европейской выучки голосом вы могли бы сделать мировую карьеру. Таких мыслей не возникало?
— Никогда об этом не думала. Такова моя судьба, о которой я нисколько не жалею. Помню, как одна наша очень известная певица сказала мне, тогда еще совсем молоденькой девочке: “Тамара, у вас валютный голос”. В то время слово “валюта” было под запретом, и я лишь позже поняла, что она имела в виду. Но запад, видимо, не совсем мое.
— А предложения и соблазны были?
— Предложения были – соблазнов не было никогда. Предложения есть и до сих пор, но я отношусь к ним очень спокойно. Просто я, как всякая женщина, знающая свои слабые и сильные стороны, понимаю, что еще могу, а что уже не надо показывать.
— Наверно, все же не всякая, но умная женщина…
— Заметьте, это вы сказали. Кому-то нравится бороться и искать, найти и не сдаваться, если вы помните лозунг из “Как закалялась сталь” Николая Островского. “Все, – говорила Анна Ахматова, – все на дне колодца”. Некоторые меня поражают, что не сдаются и поют, что называется, до конца. Кого-то мне бывает жаль, почему они рано уходят со сцены. Но у всех на то свои причины, свой выбор.
— В Большой театр сегодня ходите на премьеры?
— Да, там работает моя подруга Маквала Касрашвили, поэтому иногда интересуюсь, можно ли зайти. Мне очень трудно давать оценку своему родному дому. Так вот если считать Большой театр моим домом, а людей, с которыми я там прожила, моими родственниками, то моих родственников практически не осталось.
Пришли новые, не знакомые мне люди. У меня нет ностальгии по прошлому, но все до сих пор звучит в моем сердце. Поневоле приходится сравнивать, и не каждый выдерживает сравнения. В этом смысле мне тяжеловато.
Знаменитый тенор Владимир Атлантов говорил в одном из последних интервью, что ему уже неинтересны новости из мира оперы, что он лишь изредка выбирается на спектакли с участием Анны Нетребко и Дмитрия Хворостовского в Венской опере.
— А вы интересуетесь тем, чем живет сегодня оперный мир?
— Я, конечно, стараюсь держать все в поле зрения. Если мне нужно получить свое впечатление, чтобы не довольствоваться чужими восторгами: “потрясающе!”, я приду и послушаю – мое сердце и мои уши подскажут. По части “своего мнения” я – человек очень серьезный.
Так было, например, когда я пришла на концерт Джесси Норман в Большом зале консерватории, когда она выступала вместе с “Виртуозами Москвы” под управлением Владимира Спивакова. Я и до того момента понимала, что она – великая мастерица, но знала ее только по записям.
Слушала я ее спокойно, без “захлёба”, но по окончании концерта сказала: “Всем певицам – на кухню”. Норман оказалась Мастером с огромной буквы “М”. Потом я перестала ходить не только на концерты и в оперу, но и в общество. Это опускаем. Участие в конкурсе Елены Образцовой фактически мой первый выход, если не считать конкурсов имени Муслима в Москве – это мой зов, долг, желание сердца и боль, все вместе.
— В последние годы появилось немало подражателей голосу Муслима Магомаева.
— Должна сказать, что они были всю жизнь. К подражателям у меня однозначное отношение. Когда ты студент, то без подражания своему кумиру не обойтись. Я и своим студентам говорю, если вам нравится как кто-то поет и если вы понимаете, что это высокий класс – почему бы нет?
Но потом сразу ищите себя, потому что публике будет интереснее ваша индивидуальность, а не индивидуальность двойника. Иначе получится театр пародий, как в развлекательном шоу “Один в один”, которое опасно тем, что артистов, которые очень хорошо выступили, начинают воспринимать больше как пародистов других певцов. Это означает, что они отступили от своего “я” и, возможно, не учли последствий.
— Для эстрады голос Муслима Магомаева был, кажется, чересчур роскошен. Он жалел о том, что оставил оперную сцену?
— Никогда в жизни он об этом не говорил, но, вероятно, были такие моменты, которые я могла прочитать безмолвно. Муслим возвращался на оперную сцену спустя десять лет как ушел в эстраду, поставив себе целью проверить, насколько что-то потерял или нет. Он отправился в Баку на три месяца, где занимался только “Севильским цирюльником” Россини.
Я была на этом спектакле и жалела, что он ушел из оперы, жалела, сидя в зале, обливалась слезами, потому что это было так красиво и самое главное – естественно: он пел как говорил, не вымучивая нот. Но это был его выбор, так у него сложились звезды.
Если бы он с самого начала оказался в таком оперном театре, где для него был бы репертуар, где ему было бы интересно жить и творить, возможно, все бы произошло по-другому. Когда я стажировалась в Италии, то показывала его записи музыкантам-итальянцам – никто из них не угадал, кто поет: “Veramente italiano”, – был их ответ, то есть “натуральный итальянец”.
Для современных певцов – настоящее бельканто! “Кто это? Слишком хорошо и в хорошем смысле несовременно?” Мне кажется, все это потому, что Муслим в детстве и в юности увлекался записями старых певцов-итальянцев – Джино Беки, Беньямино Джильи, Энрико Карузо…
Владимир Дудин, “Российская газета”